Рубежным моментом следует считать 1992 год, когда произошел развал СССР. До этого мы жили за «железным занавесом», и все прогрессивное в музыке для нас определялось творчеством советских новаторов. В первую очередь к ним относилось «великое трио» (Эдисон Денисов, Альфред Шнитке, София Губайдулина), а также Арво Пярт, Авет Тертерян и Алемдар Караманов. После упомянутого развала в страну хлынул поток информации, и приоритеты стремительно поменялись. С того момента наши молодые композиторы стали опираться на западный прогресс в музыке. Тогда, в 1990-е, кумирами были Хельмут Лахенман, Дьёрдь Лигети, Лучано Берио, Брайан Фернихоу, Маурисио Кагель. Позже к ним на смену пришли французские спектралисты Тристан Мюрай, Жерар Гризе и Юг Дюфур, итальянцы Сальваторе Шаррино и Иван Феделе, швейцарцы Роланд Мозер и Михаэль Жаррель, австрийцы Беат Фуррер, Георг Фридрих Хаас и Клаус Ланг. Сегодня список имен существенно расширился за счет не очень известных, но активно ищущих западных авторов средней генерации, что, впрочем, не меняет сути: наши молодые композиторы ориентированы на западную школу, на ее последние технические достижения и тренды.
***
В музыке последнего времени существенно расширилась палитра выразительных средств. Если буквально лет десять назад студенты приносили мне очень похожие пьесы (к примеру, основанные на новейших микротоновых приемах), то теперь между их сочинениями мало общего. Разнообразие приемов диктует огромный стилистический и концептуальный разброс. Несомненно, российская музыка стала богаче и глубже!
***
Я обязан следить за всем новым, и в последние годы сам учусь гораздо интенсивнее, чем в начале своей педагогической карьеры. Это важно и интересно! И в отличие от многих коллег моего поколения я ощущаю себя, во-первых, достаточно образованным композитором и педагогом; во-вторых, у меня нет ни малейшего ощущения, что я отстаю от времени.
***
Наши текущие проблемы лежат исключительно в социальной плоскости. В отличие от ситуации конца 1980-х – 1990-х годов сегодня современная музыка загнана буквально в какое-то гетто. Симфонические и камерные оркестры могут играть наши новые сочинения только в условиях «ограниченного пространства»: лишь на некоторых фестивалях и иногда в престижных концертных залах. Если на Западе «смешанные» программы, где музыка ушедших эпох органично сосуществует с музыкой современной, — это норма, существовавшая всегда; то у нас как огня боятся такой диффузии, что, на мой взгляд, является преступной глупостью.
***
Прогнозы — штука неблагодарная. Мне сложно точно сказать, как все сложится в ближайшем будущем. Вероятно, лет через 10–15 композиторы переосмыслят, наконец, метроритмическую координату музыкального пространства, и партитуры будут выглядеть совершенно иначе с точки зрения временнóй организации. А это уже существенно отразится на принципах ансамблевой и оркестровой игры. Не думаю, что музыка зазвучит прямо из голов творцов, упразднив институт исполнительства. Наверняка останутся и оркестры, и камерные коллективы, и солисты, но, повторюсь, новые ритмы на микро- и макроуровне внесут существенные изменения.